С детства русская музыка наполняла мою жизнь.
Я много лет пела русскую церковную музыку в своём церковном хоре, также я ходила в русскую школу,
где мы разучивали традиционные русские танцы и пели народные песни. В моей русской православной общине
я участвовала во многих фестивалях, которые всегда были наполнены звуками балалаек и аккордеонов.
Эти события были, конечно, очень разные по стилю и значению, но что-то общее всегда было между ними: у всех моих дирижеров был камертон.
Когда я была моложе, я не понимала, что это такое и как камертон работает.
Именно этот блестящий маленький ключик, который есть только у дирижера, чудесным образом открывал для меня врата в любую песню.
Но кроме случайной мысли о том, как они вытащили эту песню из одного бинга камертона, я не особо
задумывалась об этом. Камертон вписывался в картину моего общения с русской музыкой.
Будь то в церкви или в школе, мои отношения с музыкой просто были событиями, в которых я участвовала по указанию других людей.
Мои родители приводили меня в церковь и на праздники, и мои учителя учили меня русским песням и танцам.
Я наслаждался всем этим и весело проводила время, не придавая всему большого значения.
Только прошлым летом, когда я училась в музыкальной школе в монастыре, где я изучала теорию музыки и историю
русской церковной музыки, я испытала нечто, чего никогда не испытывала раньше. Это было интенсивно и страшно,
и я была далеко от дома и дольше, чем когда-либо,
но, размышляя о своём опыте тем летом, я заметила, что мои отношения с русской музыкой обогатились.
Один из моих уроков в монастыре был посвящен музыкальности и тональности.
Там я по-настоящему научилась пользоваться камертоном.
Знакомство с этим инструментом не только помогло мне понять
внутреннюю работу самого предмета, но и продемонстрировало, как этот опыт дал мне более глубокое понимание связи между музыкой и моей верой,
а также более глубокое представление
дал мне веру, веселье и общность.
дал мне веру, веселье и общность.